VI. Формальное начало нравственности

Формальное начало нравственности. Понятия обязанности и категорического императива.

________

Эмпирическое материальное основание нравственного начала оказалось само по себе недостаточным, потому что, имея своим содер-

жанием одно из фактических свойств человеческой природы (сострадание иди симпатию), оно не может объяснить это свойство как всеобщий и необходимый источник нормальных действий и вместе с тем не может дать ему практической силы и преобладания над другими, противоположными свойствами. Правда, последнее требование, дать нравственному началу практическую силу и преобладание, может быть отклонено философским моралистом как находящееся вне средства философии вообще. Но первое требование, требование разумного оправдания или объяснения нравственного начала как такого, то есть как начала нормальных действий, необходимо должно быть исполнено этическим учением, так как в противном случае не видно, в чем бы могла состоять, вообще, задача такого учения.

Необходимо различать этику, как чисто эмпирическое познание, от этики как философского учения. Первая может довольствоваться классификацией нравственных фактов и указанием их материальных фактических оснований в человеческой природе. Такая этика составляет часть эмпирической антропологии или психологии, и не может иметь притязаний на какое-либо принципиальное значение. Такая же этика, которая выставляет известный нравственный принцип, неизбежно должна показать разумность этого принципа как такого.

Как мы видели, эмпирическая мораль во всех своих формах сводила нравственную деятельность человека к известным стремлениям или склонностям, составляющим фактическое свойство его природы, при чем в низших формах этой морали основное стремление, из которого выводились все практические действия, имело характер эгоистический, в высшей же и окончательной форме основное нравственное стремление определялось характером альтруизма или симпатии.

Но всякая деятельность, которая имеет своим основанием только известную природную склонность как такую, не может иметь собственно нравственного характера, то есть не может иметь значения нормальной или долженствующей быть деятельности. В самом деле, не говоря уже о тех низших выражениях эмпирической морали, которая, вообще, не в состоянии указать никакого постоянного и определенного различия между деятельностями нормальными и ненормальными, даже в высшем выражении эмпирической

этики, хотя такое различие и указывается, но нисколько не обосновывается.

Если человек действует нравственно лишь поскольку его действия определяются естественным стремлением ко благу других или симпатией, признавая в этой симпатии только естественную фактически данную склонность его природы, и ничего более, то в чем же заключается для него, я не говорю практическая обязательность, но теоретическое, объективное примущество такой деятельности предо всякою другою? Почему он не будет или не должен действовать в других случаях безнравственно или эгоистически, когда эгоизм есть такое же естественное свойство его природы, как и противоположное стремление, симпатия? Оба рода деятельности являются одинаково нормальными, поскольку оба одинаково имеют своим источником естественные свойства человека. А между тем на самом деде, когда мы действуем нравственно, мы не только от самих себя требуем всегда и везде действовать так, а не иначе, но предъявляем такое же требование и всем другим человеческим существам, совсем не спрашивая о тех или других свойствах их натуры; следовательно, мы приписываем нравственному началу как такому безусловную обязательность, независимо от того, имеем ли мы в данный момент в нашей природе эмпирические условия для действительного осуществления этого начала в себе или других.

Итак, формально нравственный характер деятельности, именно её нормальность, не может определяться тою или другою естественною склонностью, а должен состоять в чем-нибудь независимом от эмпирической природы.

Для того, чтоб известный род деятельности имел постоянное и внутреннее преимущество перед другими, он должен иметь признаки всеобщности и необходимости, независимо от каких бы то ни было случайных эмпирических данных. Другими словами: этот род деятельности должен быть безусловно обязателен для нашего сознания 31 .

___________________

31 Шопенгауэр восстает против повелительного наклонения в этике. Но это только вопрос о словах. Признавать (как это делает и Шопенгауэр) безусловное внутреннее преимущество нравственной деятельности перед безнравственною, любви пред эгоизмом, значит тем самым признавать объективную обязательность

Итак, нормальность действия определяется не прохождением его из того или другого эмпирического мотива, а исключительно его внутреннею обязательностью. Нравственное действие становится таковым лишь поскольку оно сознается как обязанность. Лишь чрез понятия обязанности нравственность перестает быть инстинктом и становится разумным убеждением.

Из сказанного ясно, что нравственный закон как такой, то есть как основание некоторой обязательности, должен иметь в себе абсолютную необходимость, то есть иметь значение безусловного для всех разумных существ, и, следовательно, основание его обязательности не может лежать ни в природе того или другого существа, например человека, ни в условиях внешнего мира, в которые эти существа поставлены; но это основание должно заключаться в априорных понятиях чистого разума, общего всем разумным существам. Всякое же другое предписание, основывающееся на началах одного опыта, может быть практическим правилом, но никогда не может иметь значение морального закона.

Если нравственное достоинство действия определяется понятием обязанности, то очевидно еще недостаточно, чтоб это действие было только согласно или сообразно обязанности, а необходимо, чтоб оно совершалось из обязанности, или из сознания долга, ибо действие согласное само по себе с обязанностью, но имеющее в действующем субъекте другой источник помимо обязанности, тем самым лишено нравственной цены 32 . Так, например, делать по возможности благодеяния есть обязанность, но помимо этого существуют такие, которые делают это по простой природной склонности. В этом случае их действия хотя и вызывают одобрение, но не имеют собственно нравственной цены. Ибо всякая склонность, как эмпирическое свойство, не имеет характера необходимости и постоянства, всегда может быть заменена другою склонностью и даже перейти в свое противоположное, а потому не может и служить осно-

___________________

первой, а затем, будет ли эта обязательность выражена в форме повеления или как-нибудь иначе, — это нисколько не изменяет сущности дела.

32 Разумеется, это утверждение может быть признано только с ограничениями. Об этом мы скажем далее; теперь же пока передаем основные идеи формальной этики, как они выражены наиболее последовательным и типичным её представителем, Кантом.

ванием всеобщего или объективного нравственного принципа. В нашем примере тот человек, который делает благодеяния по естественной склонности, может вследствие особенных личных обстоятельств, вследствие, например, больших огорчений и несчастий, которые ожесточат его характер и, наполняя его душу сознанием собственного страдания и заботами о себе, сделают его нечувствительным к страданиям и нуждам других, он может вследствие этих обстоятельств совершенно утратить свою склонность к состраданию. Но если, несмотря на это, он будет попрежнему делать добрые дела, но теперь уже безо всякой склонности, а исключительно из обязанности, тогда его действия получат подлинную нравственную цену. Более того, представим себе человека, хотя и честного, без особенных симпатических склонностей, холодного по темпераменту и действительно равнодушного к страданию других, не по грубости своей нравственной природы, а потому, может быть, что он сам переносит собственные страдания с терпением и стоическим равнодушием, такой человек, делая добро не по склонности, а по безусловной нравственной обязанности, будет его делать всегда и совершенно независимо от каких бы то ни было эмпирических условий; таким образом хотя природа и не создала его человеколюбцем, он в самом себе найдет источник гораздо большего нравственного достоинства, нежели каково достоинство доброго темперамента 33 .

Далее, действие, совершаемое из обязанности, имеет свое нравственное достоинство не в той цели, которая этим действием достигается, а в том правиле, которым это действие определяется, или точнее, которым определяется решимость на это действие. Следовательно, это нравственное достоинство не зависит от действительности предмета действия, но исключительно от принципа воли, по которому это действие совершается независимо от каких бы то ни было предметов естественного хотения 34 .

Воля находится в средине между своим априорным принципом, который формален, и своими эмпирическими мотивами, которые материальны. Она находится между ними как бы на распутье, и так как нравственная воля в этом качестве не может опре-

___________________

33 См . «Grundlegung zur Metaphysik der Sitten» von Immanuel Kant, 4. Auflage, Riga 1797, стр. 10, 11.

34 Kant, ibid., 13.

делаться материальными побуждениями, как не имеющими никакой нравственной цены, и однакоже ей необходимо чем-нибудь определяться, то очевидно ей не остается ничего более, как подчиняться формальному принципу 35 .

На основании сказанного понятие обязанности определяется так: обязанность есть необходимость действия из уважения к нравственному закону. В самом деле, так как словом «уважение» (Achtung) выражается наше отношение к чему-нибудь признаваемому за высшее, а нравственный закон, как безусловный и чисто-разумный, есть нечто высшее для человека, как ограниченного и чувственного существа, то и отношение наше к этому закону должно являться только в виде уважения. К предмету, как результату моего собственного действия, я могу иметь склонность, но не уважение, именно потому, что он есть только произведение, а не деятельность воли. Точно также не могу я иметь уважение к какой бы то ни было склонности, своей или чужой: я могу только в первом случае одобрять, а во втором иногда любить ее. Только то, что связано с моей волей, как основание, а не как действие, что не служит моей склонности, а преобладает над нею как высшее, что исключает ее при выборе, т. е. нравственный закон сам по себе, может быть предметом уважения и, следовательно, иметь обязательность.

Если таким образом действие из обязанности должно исключать влияние склонности, а с нею всякий предмета хотения, то для воли не остается ничего другого определяющего кроме закона со стороны объективной и чистого уважения к этому нравственному закону со стороны субъективной, т. е. правила 36 следовать такому

___________________

35 Kant, ibid., 14.

36 «Правило (Maxime) есть субъективный принцип хотения; объективный же принцип (т. е. то, что для всех разумных существ служило бы и субъективно практическим принципом, если бы только разум имел полную власть над хотением) есть практический (нравственный) закон» Другими словами, нравственный закон, который есть объективный принцип для воли разумного вещества как такого, может не быть субъективным правилом наших действий, поскольку мы уступаем физическим хотением и случайным желаниям, осуществление которых и ставим как правило своей деятельности. При нормальном состоянии нравственного существа, т. е. при господстве разума над низшими стремлениями,

закону, даже в противоречии со всеми моими склонностями. Итак, моральная цена действия заключается не в ожидаемом от него результате, а следовательно и не в каком-либо начале деятельности, которое имело бы своим побуждением этот ожидаемый результат, ибо все эти результаты, сводимые к собственному и чужому благу, могли бы быть достигнуты через действие других причин, помимо воли разумного существа, а в этой воле разумного существа заключается высшее и безусловное благо. Поэтому нравственное добро может состоять только в представлении самого нравственного закона, что может иметь место лишь в разумном существе, поскольку его воля определяется этим представлением, а не предполагаемым действием, и, следовательно, это благо присутствует уже в действующем лице, а не ожидается еще только как результат действия 37 .

Но какой же это закон, представление которого, даже помимо всяких ожидаемых результатов, должно определять собою волю для того, чтоб она могла быть признана безусловно доброю в нравственном смысле? Так как мы отняли у воли же эмпирические мотивы и все частные законы, основанные на этих мотивах, т. е. лишили волю всякого материального содержания, не остается ничего более, как безусловная закономерность действия вообще, которая одна должна служить принципом воли, то есть я должен всегда действовать так, чтобы я мог при этом желать такого порядка, в котором правило этой моей деятельности стало бы всеобщим законом. Здесь принципом воли служит одна закономерность вообще, без всякого определенного закона, ограниченного определенными действиями, и так это должно быть, если только обязанность не есть пустая мечта или химерическое понятие 38 .

Такой этический принцип взят не из опыта. Даже невозможно указать в опыте хотя бы один случай, в котором можно было бы с уверенностью утверждать, что правилом действия служил на самом деле этот принцип, а не какие-нибудь эмпирические побуждения. Но это обстоятельство, очевидно, нисколько не уменьшает значения нравственного принципа самого по себе, так как он дол-

___________________

объективный принцип практического разума есть вместе с тем и субъективное правило личной воли.

37 Kant, ibid., 14—16.

38 Kant, ibid., 17.

жен выражать не то, что бывает, а что должно быть. Ничего не может быть хуже для морали, как выводить ее из эмпирических примеров, ибо всякий такой пример должен сам быть сначала оценен по принципам нравственности для того, чтобы видеть, может ли он служить подлинным нравственным образцом, так что самое нравственное значение примера зависит от определенных уже нравственных начал, которые таким образом уже предполагаются этим примером и, следовательно, не могут из него быть выведены. Даже личность Богочеловека, прежде чем мы признаем ее за выражение нравственного идеала, должна быть сравнена с идеей нравственного совершенства. Сам Он говорит: «зачем называете вы меня благим, — никто не благ кроме одного Бога». Но откуда у нас понятие и о Боге, как высшем благе, если не из той идеи о нравственном совершенстве, которую разум составляет а priori и неразрывно связывает с понятием свободной или самозаконной воли 39 .

Из сказанного ясно, что все нравственные понятия совершенно априорны, т. е. имеют свое место и источник в разуме и при том в самом обыкновенном человеческом разуме не менее, чем в самом умозрительном, что, следовательно, они не могут быть отвлечены ни от какого эмпирического, и потому случайного познания; и что в этой чистоте их происхождения и заключается все их достоинство, благодаря которому они могут служить нам высшими практическими принципами 40 .

Все существующее в природе действует по её законам, но только разумное существо имеет способность действовать по представлению закона, т. е. по принципу, и эта-то способность называется собственно волей. Так как к выведению действий из законов необходим разум, то, следовательно, воля есть не что иное как практический разум.

Когда разум определяет волю непреложно, тогда действия такого существа, признаваемые объективно необходимыми, суть необходимы и субъективно; то есть воля в этом случае есть способность избирать только то, что разум признает независимо от склонности как практически (нравственно) необходимое или доброе. Если же разум сам по себе недостаточно определяет волю, если

___________________

39 Kant, ibid., 25-29.

40 Kant, ibid., 34.

эта последняя подчинена еще субъективным условиям (т. е. некоторым мотивам), которые не всегда согласуются с объективными, если, словом, воля не вполне сама по себе согласна с разумом (как мы это и видим в действительности у людей), в таком случае действия, признаваемые объективно, как необходимые, являются субъективно случайными, и определение такой воли сообразно объективным законам есть принуждение. То есть отношение объективных законов к не вполне доброй воле представляется как определение воли разумного существа, хотя и основаниями разума, но которым однако эта воля по своей природе не необходимо следует.

Представление объективного принципа, поскольку он принудителен для воли, называется повелением (разума), а формула повеления называется императивом. Все императивы выражаются некоторым долженствованием и показывают чрез это отношение объективных законов разума к такой воле, которая, по своему субъективному свойству, не определяется со внутреннею необходимостью этими законами, — и такое отношение есть принуждение. Эти императивы говорят, что сделать или от чего воздержаться было бы хорошо, но они говорят это такой воле, которая не всегда что-нибудь делает, потому что ей представляется, что делать это хорошо. Практически же хорошо то, что определяет волю посредством представления разума; следовательно, не из субъективных причин, а из объективных, то есть из таких оснований, которые имеют значение для всякого разумного существа, как такого.

Таким образом практически хорошее или практическое благо различается от приятного, которое имеет влияние на волю лишь посредством ощущения по чисто-субъективным причинам, имеющим значение только для того или другого, а не как разумный принцип, обязательный для всех.

Вполне добрая воля также находится под объективными законами блага, но не может быть представлена как принуждаемая этими законами к закономерным действиям, потому что она сама, по своему субъективному свойству, может определяться только представлением блага. Поэтому для божественной или вообще для святой воли не имеют значения никакие императивы; долженствование тут неуместно, так как воля уже сама по себе необходимо согласна с законом. Таким образом, императивы суть лишь· фор-

мулы, определяющие отношение объективного закона воли вообще к субъективному несовершенству в воле того или другого разумного существа, например человека.

Понятие императива вообще не имеет исключительно нравственного значения, а необходимо предполагается всякою практическою деятельностью. Императивы вообще повелевают или гипотетически (условно) или категорически (изъявительно). Первый представляет практическую необходимость некоторого возможного действия, как средства к достижению чего-нибудь другого, что является или может явиться желательным. Категорический же императив есть тот, который представляет некоторое действие как объективно необходимое само по себе без отношения к другой цели.

Гипотетический императив может указывать на средства или к какой-нибудь только возможной цели, или же к цели действительной; в первом случае он есть проблематический императив, а во втором случае — ассерторический. Что же касается категорического императива, который определяет действие как объективно-необходимое само по себе без всякого отношения к какому-нибудь другому намерению или цели, то он имеет всегда характер аподиктический 41 .

Все, что возможно для сил какого-либо разумного существа, может быть представлено как возможная цель некоторой воли, и потому существует бесконечное множество практических принципов, поскольку они представляются как необходимые для достижения той или другой возможной цели.

Все науки имеют практическую связь, состоящую из задач и из правил или императивов, указывающих, как может быть достигнуто разрешение этих задач. Такие императивы могут быть названы императивами уменья или ловкости. При этом вопрос не в том, разумна и хороша ли цель, а только в том, что нужно делать, чтоб её достигнуть; предписание для врача, как вернее вылечить человека, и предписание для составителя ядов, как вернее его умертвить, имеют с этой стороны одинаковую ценность, поскольку каждое служит для полнейшего достижения предположенной цели. Но есть такая цель, которая не проблематична, которая составляет не одну только из множества возможных целей,

___________________

41 Kant, ibid., 36—40.

а предполагается как действительно существующая для всех существ в силу естественной необходимости, — эта цель есть счастье.

Гипотетический императив, который представляет практическую необходимость действия как средства к достижению этой, всегда действительной цели, имеет характер ассерторический. Так как выбор лучшего средства к достижению наибольшего благосостояния или счастья определяется благоразумием или практическим умом (Klugheit), то этот императив может быть назван императивом благоразумия; он все-таки гипотетичен, то есть имеет только условное или относительное, хотя совершенно действительное значение, потому что предписываемое им действие предписывается не ради себя самого, а лишь как средство для другой цели, именно счастья.

Наконец, как сказано, есть третьего рода императив, который прямо и непосредственно предписывает известный образ деятельности безо всякого отношения к какой бы то ни было другой предполагаемой цели. Этот императив есть категорический и, по своей безусловной, внутренней необходимости, имеет характер аподиктический. Так как он относится не к материалу и внешним предметам действия и не к результатам действия, а к собственной форме и к принципу, из которого следует действие, и существенно-доброе в предписываемом им действии должно состоять в известном настроении воли, каков бы ни был результат её действия, то этот императив есть собственно нравственный. Существенному различию этих трех императивов соответствует неравенство в степени их разрушительной силы для воли.

Первого рода императивы суть только технические правила уменья; второго рода суть прагматические указания благоразумия; и только третьего рода императивы суть настоящие законы или повеления нравственности.

Технические правила относятся только к возможным целям, по произволу выбираемым, и следовательно, не имеют никакой обязательной силы.

Указания благоразумия хотя относятся к действительной и необходимой цели, но так как само содержание этой цели, именно счастье, не имеет всеобщего и безусловного характера, а определяется субъективными и эмпирическими условиями, то и предписа-

ния к достижению этих субъективных целей могут иметь характер только советов и указаний.

Только категорический или нравственный императив, не определяемый никакими внешними условиями и никакими внешними предметами, имеет, таким образом, характер внутренней безусловной необходимости, может иметь собственную внутреннюю обязательность для воли, т. е. в качестве нравственного закона служит основанием обязанностей 42 .

__________

___________________

42 См. Kant, ibid., 41-44

Страница сгенерирована за 0.17 секунд!

В своей книге Ф. де Вааль приводит множество примеров, свидетельствующих о том, что человеческая нравственность появилась не на голом месте. Преднравственностью обладали наши животные предки. О том, что она собой представляла мы можем в какой-то степени судить по зачаткам нравственности, имеющейся у человекообразных обезьян.

Приведу здесь лишь несколько примеров преднравственного поведения у обезьян.

1. Шимпанзе «Фредди действовал так же, как действуют в подобных ситуациях другие самцы-усыновители: он делился с малышом пищей, позволял тому спать в своём ночном гнезде, защищал от опасностей и старательно искал, когда тот терялся… Если не считать грудного вскармливания, эти приёмные отцы брали на себя все те обязанности, которые выполняют матери по отношению к своим детям, и резко увеличивали тем самым шансы сирот на выживание» (там же. С. 72–73).

2. «Типичный пример такой эмпатии (осознанного соучастия. – В. Д.) – то, как шимпанзе утешают расстроенных товарок объятиями и поцелуями; это настолько предсказуемо, что нам удалось документально зафиксировать буквально тысячи таких случаев» (там же. С. 13).

3. «Стоит одной особи (бонобо. – В. Д.) хотя бы слегка пораниться, и её тут же окружают сородичи, готовые осмотреть и вылизать рану или хотя бы разобрать шерсть и утешить бедняжку грумингом» (там же. С. 121).

4. «Добрые поступки совершаются и спонтанно, без участия экспериментаторов. Так, старая самка Пеони живёт вместе с другими шимпанзе в открытом вальере полевой станции Центра по изучению приматов имени Йеркса. Бывают дни, когда особенно беспокоит артрит, Пеони трудно ходить и взбираться на высоту, тогда другие самки всегда готовы помочь ей. Пыхтя и отдуваясь, старушка медленно взбирается на помост, где на сеанс груминга уже собралось несколько обезьян. При этом какая-нибудь самка помоложе (не родственница) терпеливо лезет вслед за ней, с силой подталкивая её руками под объёмистый зад передними конечностями вверх, пока Пеони наконец не присоединиться к остальным» (там же. С. 12).

5. Шимпанзе «подолгу рассматривали мёртвое тело (Рикса, их погибшего сородича. – В. Д.). Один самец свесился с ветки вниз, посмотрел на труп и захныкал. Другие подходили, трогали или обнюхивали останки. Одна молодая самка непрерывно смотрела на тело Рикса более часа, молча и не шевелясь» (там же. С. 278).

6. «В целом реакция человекообразных обезьян на смерть сородичей позволяет предположить, что им трудно расстаться с умершим (так, мать может носить мёртвого малыша неделями, пока его тельце не высохнет и не мумифицируется; они осматривают тело, пытаются оживить его и выглядят расстроенными и подавленными. Судя по всему, они понимают, что переход от жизни к смерти необратим» (там же. С. 280).

С мысли о смерти, утверждал Сократ, начинается мудрость. А с чего начинается цивилизованность? Со способности к благодарности. Способность к благодарности, утверждал А. С. Пушкин, – первый признак цивилизованного человека. Между тем зачаток этой способности Ф. де Вааль обнаружил у шимпанзе.

Учёный наблюдал несколько случаев проявления благодарности у обезьян. Один из них связан с благодарностью самки шимпанзе Джорджии за то, что он вернул её в родную колонию. Вот как она выразила эту благодарность: «Джорджия подошла ко мне и посмотрела прямо в глаза неожиданно дружелюбным взглядом. Таким образом она ко мне обращалась. Когда я взял её за лапу, самка несколько раз пропыхтела что-то в быстром ритме; эти звуки у шимпанзе демонстрируют, наверное, самое сердечное расположение к собеседнику. Она обратилась ко мне так всего один раз: больше такого никогда не происходило ни до, ни после» (там же. С. 186).

Другой пример благодарности у шимпанзе: «Два шимпанзе оказались вне запёртого убежища во время сильной грозы, и, когда Вольфганг Кёлер (немецкий и американский психолог, один из основателей гештальт-психологии, пионер в исследовании орудий труда у человекообразных обезьян; 1887–1967. -В. Д.) наткнулся на них, они уже промокли до костей и дрожали от холода. Он открыл для них дверь убежища. Но вместо того, чтобы ринуться побыстрее в сухое место, оба шимпанзе первым делом обняли профессора в знак признательности» (там же. С. 187).

Нет сомнения, что высшие приматы прошли более успешный путь по развитию их предкультуры, чем другие животные. Об этом свидетельствуют и камни, с помощью которых они разбивают орехи, и ветки, с помощью которых они добираются до термитов, и т. д. Но, чтобы избежать приматоцентризма, нужно быть справедливым по отношению к культурному потенциалу, имеющемуся и у других животных. Приведу здесь только один пример.

В Национальном зоопарке Вашингтона живёт молодой слон Кандула. Престон Фердер и Дайана Рейсс провели с ним эксперимент, подтвержающий его способность к предкультурным действиям. Они подвесили над ним ветки с фруктами. Чтобы их достать, он додумался пододвинуть подставку – ящик.

Экспериментаторы спрятали ящик, и что же? Кандула стал делать подставку из толстых досок, которые он нашёл в вольере и которые накладывал одна на другую. Его этому никто не учил.

На появление некоторых нравственных качеств у животных не следует смотреть как на чудо природы. Эти качества имеют адаптивную подоплёку: они помогают им выживать. Вот почему естественный отбор сохранял и поощрял развитие этих качеств. Но способны ли животные на альтруизм? Способны ли они помогать другим (в том числе животным другого вида) вполне бескорыстно? Ф. де Вааль пришёл к положительному ответу на этот вопрос, по крайней мере, по отношению к человекообразным обезьянам. Как у людей, так и у них альтруистическое поведение вытекает из способности поставить себя на место другого. Она приводит к эмпатии – сопереживанию и альтруистическим действиям.

Ф. де Вааль пишет: «Раньше я всегда рассказывал о том, как бонобо спас птицу, оглушённую неожиданным столкновением со стеклом, или как шимпанзе в условиях дикой природы буквально оттащил своего неопытного собрата от ядовитой змеи. Историй, в которых человекообразные обезьяны, судя по всему, ставят себя на место себе подобного, множество» (там же. С. 213).

Мы впали бы в грех идеализации обезьян, если бы забыли о том, что они не люди, а звери. Но мы впали бы в другую крайность, если бы стали закрывать глаза на наличие в их поведении некоторых нравственных качеств. Демокрит считал основополагающим для человека чувство стыда. Его зародыш имеется и у шимпанзе.

В своей книге Ф. де Вааль поведал такую историю: самец-шимпанзе Лоди в припадке агрессии откусил палец у ветеринара в зоопарке. Откушенный палец в больнице не удалось пришить. «Через несколько дней, однако, жертва вновь посетила зоопарк; при виде Лоди она подняла забинтованную левую руку и сказала: “Лоди, приятель, знаешь ли ты, что натворил?”.

При виде руки ветеринара Лоди удрал в самый дальний угол вольера и уселся там, опустив голову и обхватив себя руками» (там же. С. 268).

Ветеринар уволилась из зоопарка, где она потеряла палец. Она посетила этот злополучный зоопарк через 15 лет. Какой же была реакция Лоди на свою давнюю жертву? Он о ней не забыл, сразу подбежал к ней и стал упорно смотреть на её руку. Женщине пришлось выставить перед ним свою беспалую руку.

Эту историю Ф. де Вааль подытоживает такими словами: «Данный факт напрямую свидетельствует о том, как глубоко эти человекообразные обезьяны беспокоятся о поддержании хороших отношений» (там же. С. 269).

Итак, Франс де Вааль прекрасно показал, что у животных – в особенности у шимпанзе и бонобо – имеются зачатки нравственности. Отсюда следует, что у наших животных предков, которые были одним из видов человекоподобных существ, была преднравственность. Понадобились миллионы лет, чтобы животная преднравственность превратилась в человеческую нравственность.

В последнем абзаце своей книги Ф. де Вааль пишет: «На самом деле мораль имеет куда более низкое происхождение, которое несложно распознать в поведении других животных. Всё, что узнала наука за последние несколько десятилетий, противоречит пессимистической точке зрения; мораль – вовсе не тонкий слой лака на поверхности отвратительной человеческой природы. Напротив, без прочного эволюционного фундамента мы никогда не сумели бы продвинуться так далеко, от незнатных по своему происхождению, обезьяноподобных предков до современного человека» (там же. С. 340).

Одно хочу напомнить: процесс нравственной эволюции у современного человека ещё очень и очень далёк до приближения к её идеалу – Человеку.

Чем больше люди отдалялись от Божественных заповедей, тем сильнее приходили в упадок мораль и нравы.

В объемном труде «Очерки истории цивилизации» английский писатель и историк Герберт Уэллс отмечает, что именно после признания эволюционной теории «началось настоящее разрушение морали». Почему? Эволюционисты утверждали, что человек есть лишь высшая форма животной жизни. Уэллс, сам эволюционист, в 1920 году писал: «Они решили, что человек - это такое же социальное животное, как и индийская охотничья собака. Они считали, что и в человеческой стае крупные собаки должны запугивать и подчинять».

На вопрос, с чего же началось в XX веке резкое падение нравов, аналитики и историки отмечают, что в прошлом столетии огромный вклад в падение нравственных ценностей внесли мировые войны.

Первая мировая война, знаменовала собой эпоху небывалого падения нравов. В кровавой бойне Первой и Второй мировых войн человеческая жизнь обесценилась. Экстремальные условия стерли моральные ограничения, и жизнь «на личном фронте» во многом столь же обесценилась, как и на полях сражений.

Эти войны нанесли сокрушительный удар по нравственной интуиции человека. Мир был вовлечен в чудовищное кровопролитие, миллионы людей были замучены.

А для России ситуация разворачивалась по еще более драматичному сценарию: революция, Гражданская война, в результате чего к власти пришли коммунисты, которые решили уничтожить истинную религию, веру во Всевышнего, назвав ее «опиумом для народа» и привнесли взамен «новую религию», веру «в светлое будущее». Все источники духовного и нравственного были заменены. Вместо Священных Писаний появились труды Ленина и Маркса.

Как известно, истинная нравственность берет начало только от истинной религии. А по замыслу коммунизм должен был укрепить устои нравственности и базироваться на вере «в светлое будущее». И поэтому, хотя в Советском Союзе нравственность была намного выше, чем на Западе, она долго не смогла удержать свои позиции и начала стремительно разрушаться, как и сама страна Советов.

Некоторое время люди еще пытались сохранять внешние приличия. Например, материалы для радио, телевидения и кинематографа проверялись на предмет нравственности - но недолго. В СССР это было поставлено на широкую ногу, и идеологическая пропаганда воспитала поколения на моральных ценностях коммунизма, но, к сожалению, все это было лишено истинной морали - религиозной. К 1960-м годам в мире начался резкий и неуклонный упадок цивилизации. Эта тенденция нашла свое отражение во многих странах.

В те годы падение нравов носило глобальный характер. В то же десятилетии наряду развивалось движение за права женщин, а социальная революция провозглашала так называемую «новую мораль».

Появились противозачаточные таблетки. Когда страх перед беременностью перестал сдерживать людей, «свободная любовь» без каких-либо обязательств со стороны партнеров» обрела большую популярность.

В то же время пресса, кино и телевидение уже не выступали за строгие моральные устои.

Уже к 1970-м годам появились видеомагнитофоны, и люди могли смотреть фильмы безнравственного содержания, которые постыдились бы смотреть в кинотеатре на виду у всех. Позже с распространением Интернета в любой стране у любого обладателя компьютера появился доступ к самой грязной, низкой порнографии.

Последствия такого падения нравов ужасают. «Двадцать лет назад,- вспоминает один охранник детской колонии,- когда к нам с улицы попадали дети, я мог поговорить с ними о добре и зле. Сегодня же они не имеют и малейшего представления, о чем я говорю».

Прежние ценности и нормы морали сменились духом легкомыслия и вседозволенности.

Мир, в котором мы сегодня живем, можно смело назвать временем дурных манер. Вместе со старым порядком ушли ценности, придававшие жизни значимость и смысл, новые же ценности было не так легко найти. Опыт старших поколений - их политические взгляды, стиль одежды, половая мораль поставили под сомнение. Поведенческую мораль постиг полный крах.

Забыв о вековых традициях приличия и чести, люди установили собственные нормы морали. Многие утратили веру, а с ней и нравственные ориентиры. Всякая власть и авторитет, диктующие нормы жизни, упали в глазах людей. Так понятие добра и зла для них стало относительным.

I. Нравственность и действительность. - В стыде человек действительно выделяется из материальной природы, в жалости действительно проявляет свою существенную связь и однородность с другими живыми существами.

II. В религиозном чувстве Божество ощущается как действительность совершенного Добра (= Благо), безусловно и всецело осуществленного в себе самом. - Общая основа религии - живое ощущение действительного присутствия Божества, единого, обнимающего в себе все. - Пояснения.

III. Действительность Божества есть не вывод из религиозного ощущения, а его непосредственное содержание - то, что ощущается. - Анализ этого содержания как данного отношения человека к Божеству со стороны их 1) различия ("прах земли" в нас), 2) их идеальной связи ("образ Божий" в нас) и 3) реальной связи ("подобие Божие" в нас). - Полное религиозное отношение как логически слагаемое из трех нравственных категорий: 1) несовершенства в нас, 2) совершенства в Боге и 3) совершенствования как нашей жизненной задачи

IV. Психологическое подтверждение: "радость о Духе святом" как высшее выражение религии. - Формально-нравственная сторона религиозного отношения. - Обязанность "будь совершен", ее идеальный объем и практическое значение: "становитесь совершенными".

V. Три вида совершенства: 1) безусловно сущее (actus purus)<<4>> - в Боге; 2) потенциальное - в душе; 3) действительно-становящееся - во всемирно-историческом процессе. - Доказательства разумной необходимости процесса: как моллюск или губка не могут проявлять человеческой мысли и воли, и нужен был биологический процесс для создания совершеннейшего организма, так и осуществление высшей мысли и воли (Царство Божие) не может открыться среди полузверей, и требуется процесс исторического совершенствования жизненных форм

VII. Необходимость всемирного процесса, вытекающая из безусловного начала добра. - Мир как система предварительных материальных условий для осуществления царства целей. - Нравственная свобода человека как окончательное условие для этого осуществления

VII. Требования религиозной нравственности: "имей в себе Бога" и "относись ко всему по-Божьи". - Отношение Бога ко злу. - Полная формула категорического императива как выражения безусловного начала нравственности

VIII. Высшие ступени нравственности не отрицают и не упраздняют низшие, а предполагают их и опираются на них в своем историческом осуществлении. - Педагогическая сторона дела

IX. Углубление, возвышение и расширение естественного альтруизма в силу безусловного нравственного начала. - Определяющая сила этого начала по отношению к собирательным историческим организациям, назначенным для служения Добру: наша высшая обязанность - не служить беззаветно этим организациям (которые ведь могут и уклоняться от своего назначения), а содействовать им в их служении добру, когда они ему верны, и указывать им на их истинные обязанности в случаях уклонения

X. Когда связь человека с божеством возвышается до абсолютного сознания, то и охранительное чувство целомудрия (стыд, совесть, страх Божий) обнаруживает свой окончательный смысл как охраняющее не относительное, а безусловное достоинство человека - его идеальное совершенство, как долженствующее быть осуществленным. - Здесь и нравственность аскетическая получает свой положительный эсхатологический мотив - воссоздание нашей телесности, как предназначенного жилища Духа Святого

Начиная с самого раннего детства, жизнь человека протекает одновременно в трех сферах бытия: в сфере природного существования, в сфере социально-культурной жизни и в сфере религиозной церковной жизни. Нравственное начало, как универсальная реальность человеческой жизни, присутствует во всех этих сферах бытия и выполняет важнейшую онтологическую функцию формирования структуры бытия. Формирование - это то, что противостоит закону распада, что ведет к преодолению хаоса и к оформлению жизни в устойчивую и целостную структуру. Конкретными факторами преодоления принципа распада и формирования жизни на прочных онтологических основаниях являются: в сфере природного существования - овладение человеком процессами собственного поведения, в сфере социально-культурной жизни - осуществление принципов этического отношения к человеку, в сфере религиозной церковной жизни - достижение личностью сверхъестественной Божественной благодати.

В сфере природного существования человек определяет себя в отношении к окружающему космосу и в отношении к своей собственной природе. Формирование каждой отдельной человеческой личности здесь следует понимать в контексте становления этносферы Земли, которое, согласно Л.Н. Гумилеву, является ключом для понимания всемирной истории. Природа, климат, ландшафт и другие географические характеристики являются факторами формирования национального нравственного характера. Например, в душе русского народа есть такая же необъятность, безграничность, устремленность в бесконечность, как и в бескрайней русской равнине. Если свое отношение к окружающему космосу личность выражает через восприятие опыта своего народа и вообще всего человечества, то свое отношение к собственному природному существованию она строит на приобретенном личном жизненном опыте. Нравственное начало, лежащее в основе личного жизненного опыта, воплощается в принципе воздержания. Этический смысл воздержания заключается в том, что человек гарантирован от погружения в стихию материальности и в область чувственных увлечений, где он перестает существовать как духовная личность. Принцип воздержания предполагает разумное и творческое отношение человека к обладанию миром. Призываясь к ответственному осознанию своей деятельности в мире, человек должен раскрыть данные ему способности и подчинить их выполнению предназначенной Богом цели. Не следует думать, что конечное назначение человека остается абсолютно трансцендентной целью. Наоборот, оно осуществляется в условиях земной человеческой действительности, в свободе формирования и проявляется в конкретных делах и поступках. В овладении внешним миром и в овладении процессами собственного поведения заключается один из основных аспектов формирования человека как личности.

Социально-культурная среда является второй существенно важной сферой формирования личности. Как ни совершенен созданный по образу Божию человек, открываемый нам в библейско-христианском образе Адама, он не может осуществить своего формирования вне общения с человеческой средой. Нравственная природа человека ориентирована на межчеловеческое общение и сотрудничество. Человек Адам может считаться завершенным только тогда, когда спутницей его жизни стала подобная ему Ева. Следовательно, не только природный мир, но и социально-культурная среда в своей многоликое и универсальности является областью формирования личности. Осуществляя свое формирование в условиях определенной социально-культурной среды, личность стремится к тому, чтобы ко всем относиться этически и быть воспринимаемой всеми этически. Конкретным аспектом формирования личности в условиях социально-культурной среды является следование нравственным принципам справедливости, долга, честности и уважения человеческого достоинства.

В области церковно-религиозной жизни система этики опирается на фундамент религиозного христианского миросозерцания, заключающего в себе необъятную тайну смысла человеческого существования, и поэтому оказывается действующей и действенной. Современный ум постоянно борется за понимание немыслимого, его эмпирическая миссия заключается в том, чтобы погасить тайну. Поэтому современная мысль никогда фактически не была способна предложить мораль. Даже самая высокая этика, построенная на нравственных основах христианства, но отрицающая Божественную природу христианства и не признающая установлений Церкви, обрекает себя на неуспех. С подлинным авторитетом и с настоящим успехом этика может функционировать лишь в системе христианского миросозерцания. Область религиозной церковной жизни является средой формирования высоконравственной личности. В жизни Церкви человеку преподносится не только идеал нравственного совершенства, открываемый в евангельском образе Богочеловека, но и даруется сверхъестественная благодать, которая ведет человека к обо жению и святости и тем самым содействует выполнению стоящей перед ним задачи его становления и формирования как духовной и преображенной личности, вступившей в новую жизнь со Христом.