«Любимец моды легкокрылой…» Орест Кипренский (1782–1836)
Сколько полезной информации об эпохе Кипренского в коротком послании великого поэта известному художнику:
Любимец моды легкокрылой,
Хоть не британец, не француз,
Ты вновь создал, волшебник милый,
Меня, питомца чистых муз…
В первой строке – сведения о популярности Ореста Кипренского как «любимейшего живописца русской публики», во второй – упоминания о том, что, несмотря на моду, распространенную в русском обществе первой половины XIX в., – заказывать портреты британцам и французам, – именно Кипренскому, по заказу Дельвига, было доверено в 1827 г. писать портрет Пушкина.
И тут же загадка, над которой бьются исследователи не один десяток лет: «Вновь создал»… Значит, портретов Пушкина у Кипренского было несколько? Однако известен лишь один, хрестоматийный, знаменитый…
Впрочем, загадки есть даже в дате рождения и смерти: точно записали день рождения младенца, учитывая, что родился он у дворовой девки Анны Гавриловой, о чем спустя время и в метрической книге указали: ребенок был незаконнорожденным. Что же касается смерти, то современные авторы И. Бочаров и Ю. Глушакова, исследовав «Книгу усопших» церкви Сант Андреа делле Фратте в Италии, в Риме, неподалеку от знаменитой площади Испании, где на соседней улочке Грегориана умер художник, доказали, что произошло это не 5/17 октября 1836 г., а 12/24 октября.
Портрет Пушкина кисти Кипренского миллионы наших соотечественников знают с детства. Помнится, что автор – русский художник. А вот почему у него не русские имя, отчество, фамилия, – если и знали, забыли.
В наших очерках мы пытаемся не просто воспроизвести те или иные страницы истории государства Российского и русской культуры, но и показать, как, во-первых, эпоха воздействовала на биографию и творчество художника, и, во-вторых, как творчество мастера оказало влияние на эпоху. И вне зависимости от того, «колебался» ли художник вместе с линией, очерчивающей эпоху, или «выламывался» из нее, оставил ли он, как предмет, вдавленный в массу пластилина, в ней глубокий след, или лишь коснулся эпохи своей жизнью и биографией, – большие мастера культуры всегда завоевывали свою «нишу» в эпохе и уже тем оставались в истории.
Судьба, да и творчество, Ореста Кипренского, что называется, были конгениальны эпохе. В его жизни была драматургия противоречий: между крепостным правом и высочайшими вершинами русского просвещения, культуры; дворянским благородством и разночинским упрямством… В жизни Кипренского есть причудливое сочетание романтизма жизни с трагической любовью и растворившейся в слухах и легендах смертью, с реализмом оставленной для изучения истории Отечества потомками реалистической галереи портретов его современников.
Этого художника обожала императрица, его высоко ценил государь, покупавший у него картины, при этом его ненавидели некие высокие чины от культуры и просвещения; его обожали итальянцы и обижали руководители Академии художеств. Он первым из российских художников добился высочайшего признания за рубежом (его называли «русским Ван-Дейком»), его избрали членом Флорентийской Академии художеств и он был первым русским живописцем, удостоенным высокой чести – предложения сделать автопортрет для знаменитой галереи Уффици во Флоренции, причем, в отличие от сделанных позднее автопортретов других русских мастеров, его работа находилась в постоянной экспозиции музея, а не в запасниках…
Он стал Великим! А начинал жизнь, входил в нее как «ничтожный».
Что могло быть ужаснее, чем в крепостнической России родиться от крепостной, дворовой девки. Однако повезло. Была мать его Анна Гаврилова женщиной приятной и миловидной, что и привлекло внимание ее владельца, помещика и бригадира (чин, если помнит читатель, где-то между полковником и генералом) Алексея Степановича Дьяконова, владельца именьица близ местечка Копорье. Был он человек просвещенный, добрый и дал сыну и его матери вольную. Имя сыну, как человек начитанный, дал «изящное», литературное – Орест, а фамилию при записи в метрический книге приказал дать по местности – Копорьский, что потом якобы переросло в Кипренский. По другой версии сразу был Орест записан Кипренским, что значило сын Киприды, античной богини красоты и любви. Вторая версия кажется не только логичной (раз уж Орест, то и сын Киприды), но и перекликается с биографией мастера – ибо знал он и любовь страстную, и, по одной из версий, взаимную, и понимал смысл в красоте, чему свидетельство многочисленные его произведения, отличавшиеся изумительным мастерством.
Вероятнее всего, от матери взял Орест мягкость характера и доброту, а от отца – интерес и любовь к гуманитарным наукам и искусствам. Из воспоминаний современников, например со слов Владимира Толбина, через двадцать лет после смерти Кипренского опубликовавшего в газете «Сын отечества» его первую биографию, стало известно, что художник был человеком многогранно способным, образованным, остроумным и веселым. «Остается жалеть, что нет возможности <…> представить Кипренского с другой стороны его таланта, – со стороны попыток его в поэзии и в литературе, в которых он также испытывал свои силы, вдаваясь то в сатиру, то в элегию, проявляясь то в оде, то в мадригале…» По мнению биографа (и с ним трудно не согласиться, ибо вся история искусства показывает, что образование еще никогда не вредило художникам), разносторонняя культура Кипренского способствовала самым непосредственным образом его живописным достижениям…
И еще одно… Может быть, дело тут в генах, в характере, возможно – иных обстоятельствах, иной среде… Но вот В. А. Тропинин, тоже сын крепостной крестьянки, понимая масштаб своего дарования, человеком амбициозным не был. Кипренский – был. Сочетание ли полученной в наследство от отца-дворянина гордости, уверенности в себе и той робости, скованности, которую давало в наследство происхождение от «дворовой девки», но в Кипренском сочетание сие дало взрывную смесь.
Характеризуя необычную даже среди талантливых русских мастеров целеустремленность и амбициозность художника Кипренского, Владимир Толбин в 1856 г. писал: «Казалось, что он желал оставить после себя, на память потомству то только, что недоступно воле и усилиям обыкновенного даровитого смертного». По словам биографа, трудно найти другой пример в истории мирового искусства, когда бы художник столь стремительно продвигался к поставленным самим же себе целям. «Как римский гладиатор, отстаивая однажды занятое им поле до последнего истощения сил…»
Отец-дворянин позаботился о судьбе сына. Он не только следил за его образованием, но и дал необходимый для жизни статус, выдав свою крепостную любовницу, получившую вольную, за Адама Карловича Швальбе. Как сей немецкий господин оказался сам в крепостной зависимости, – пока неразгаданная загадка. Нам интересно другое. В 1804 г. Орест Кипренский напишет портрет своего официального отца в виде «рембрандтовского» старика, в стиле парадного портрета XVII в. И станет этот портрет, позднее приобретенный императором и хранящийся ныне в Русском музее в Санкт-Петербурге, одним из самых драматических, даже трагических портретов в истории русской живописи. Крепостная зависимость не дала проявиться могучей и страстной натуре, в чертах сильного лица и во взгляде – боль, мука нереализовавшейся недюжинной личности. В автопортретах самого Кипренского этого нет. Они гармоничны и спокойны. Во взгляде – душевное равновесие и приятие существующего вокруг него мира. Всю боль, которую рождает несвобода (а ему, Кипренскому, суждено было испытывать ее много раз в жизни, хотя и не так явно, как его приемному отцу), художник, кажется, вложил в портрет Адама Швальбе.
Историки искусства любят порассуждать о тайне портрета Евг. Давыдова… Крайне заманчиво, отталкиваясь от картины «Девочка в маковом венке (Мариучча)», хранящейся в «Третьяковке», написать в стиле «Лолиты» новеллу о страстной любви Ореста Кипренского к юной итальянке, о его участии в ее судьбе, о последующей женитьбе на подросшей «суженой» и короткой и, по одной из версий, весьма драматической их жизни…
Даже хрестоматийный портрет Пушкина содержит в себе минимум одну тайну – сколько их было, пушкинских портретов?
Для меня же самым драматичным и самым таинственным во всей творческой биографии и одним из самых великих по мастерству передачи внутренней драмы человека остается портрет А. Швальбе с до боли стиснутой вокруг старинного посоха кистью руки и устремленными в пространство полными тоски глазами.
Как увидел его кровный отец, бригадир А. С. Дьяконов, в совсем маленьком мальчике будущего художника? Один Бог ведает. Исследователи предполагают, что, испытывая отеческий интерес к мальчику, отец-бригадир позволял ему играть в барском доме, где юный Орест мог видеть традиционные в дворянской усадьбе портреты предков на стенах. Версия вполне возможная. Обращает на себя внимание удивительный момент.
В документах об определении Ореста в Академию художеств для воспитания записано, что фамилия Кипрейский, впоследствии видоизмененная в Кипренский, была взята по желанию самого мальчика. И было ему в ту пору всего пять лет. В этом возрасте он стал проявлять и интерес к рисованию и живописи. И в Академию его отвел собственноручно бригадир А. С. Дьяконов.
Характер на первый взгляд милого и робкого юноши был таким же самостоятельным и независимым и спустя годы, когда он «выкинул фортель», о котором еще долго вспоминали в стенах Академии.
В день своего рождения, 13 марта 1799 г., во время вахтпарада перед Зимним дворцом, Орест кинулся в ноги Павлу I, умоляя отпустить на военную службу. По одной из версий, причина этого поступка крылась в девушке, в которую Орест был влюблен и которая была неравнодушна к военной форме. Учитывая, что страстная любовь пройдет жестким рефреном через всю его взрослую жизнь, версия возможная. Однако вероятнее другое – Орест был еще более страстен в своих честолюбивых мечтах. Он не знал, что ему суждено было стать великим художником. И не хотел ждать. В военном деле можно было прославиться быстрее… Орест Кипренский всегда был готов сделать крутой поворот в своей судьбе…
Честолюбивый, порывистый, амбициозный, он, вполне возможно, стал бы отличным офицером. И слава Богу, что этого не произошло. Защитников Отечества в России всегда было достаточно. Созидателей культуры масштаба Кипренского никогда не бывает слишком много.
Ему повезло и в том, что время учебы в Академии совпало с важными реформами в этом уникальном учебном заведении: после 1802 г. вводятся новые дисциплины – история искусств и эстетика; больше внимания уделяется изучению отечественной истории, литературы, географии. Учащиеся знакомятся с «истолковательным чтением историков и стихотворцев для образования вкуса и подражания красоте, в творениях их находящейся».
У истоков этих реформ стоял возглавивший в 1800 г. Академию художеств граф А. С. Строганов, искренно любивший, знавший искусство и радевший о его развитии в России. Истинный патриот своего Отечества, он принял меры, чтобы молодыми художниками создавались произведения на темы национальной жизни и истории. В декабре 1802 г. Совет Академии принял проект развития специальных программ для художников и скульпторов с целью «прославления отечественных достопамятных мужей и происшествий». Под руководством известного исторического живописца профессора Г. И. Угрюмова и возглавившего класс исторической живописи француза Г.-Ф. Дуайена Орест Кипренский пишет историческую картину «Дмитрий Донской по одержании победы над Мамаем». И даже получает за нее в 1805 г. свою первую золотую медаль. Однако и ему, и близким к нему людям – профессорам и соученикам – становится очевидно: с изображением «достопамятных происшествий» у него получается всего лишь на профессиональном уровне. Не выше. Подлинные открытия он совершает в изображении «отечественных достопамятных мужей».
Еще в 1804 г. он создал уже упоминавшийся нами портрет приемного отца – Адама Швальбе, который позднее известные итальянские искусствоведы после выставки 1830 г. в Неаполе приписывали кисти Рубенса и даже Рембрандта.
Последовав советам своих профессоров, Орест Кипренский по окончании Академии почти полностью отдается одному жанру, именно тому, в котором ему и было суждено вписать золотую страницу историю мировой живописи, – портретному искусству. По наблюдению историков искусства, Кипренский был первым русским художником, создавшим в ряду других представителей отечественной интеллигенции своего времени целую галерею портретов писателей, со многими из которых он дружил, встречался, переписывался, – Пушкина, Жуковского, Вяземского, Крылова, Карамзина, Батюшкова, Гнедича и других. К слову сказать, Кипренский был одним из наиболее начитанных русских художников – с молодых лет он был завсегдатаем библиотек, был, в частности, постоянным читателем библиотеки Академии художеств, славящейся подбором книг по истории литературы, искусства, истории. Он читал в студенческие годы не только Ломоносова, Щербатова, Сумарокова, но и Вольтера, Мольера, Расина.
В этом контексте представляется крайне любопытным привести мнение об Оресте Кипренском замечательного русского писателя К. Паустовского.
«…Каждое лицо, – писал наш современник о портретах художника начала XIX в., – передавало законченный внутренний образ человека, самые примечательные черты его характера». Думается, стоит моим читателям, интересующимся творчеством Кипренского в контексте его эпохи, перечитать короткую повесть К. Паустовского «Орест Кипренский».
Изучение портретов Кипренского, как точно подмечает писатель, вызывает такое же волнение, как если бы вы долго беседовали со многими полководцами, писателями, поэтами и женщинами начала девятнадцатого века. На его портретах существуют не только лица, но как бы вся жизнь написанных им людей – их страдания, порывы, мужество и любовь. Один из современников Кипренского говорил, что, оставаясь наедине с его портретами, он слышит голоса людей.
И вновь повторю свой излюбленный тезис, уже применительно к Кипренскому, – нельзя изучать историю России, в данном случае первой половины XIX в., только по портретам Кипренского. Однако обойтись без них добросовестный историограф уже не может.
Портретная галерея Кипренского чрезвычайно обширна и многообразна: он писал себя, свою возлюбленную и будущую жену Мариуччу, чужих детей… Он изображал своих современников, вне зависимости от того, входили они в круг его друзей, были им почитаемы, или были обычными заказчиками и (нужда заставляла) не внушали ему симпатии. Он писал поэтов, прозаиков, государственных чиновников, государей и государынь, полководцев и купцов, актеров и крестьян, моряков и скульпторов, казнокрадов и декабристов, масонов и коллекционеров, архитекторов и красавиц.
Причём, уделяя главное внимание передаче характера, души портретируемого и таким образом оставляя нам, историкам, ценнейшие сведения о духовной жизни, нравах своего времени, он был очень точен в деталях (а именно это, как мне представляется, несправедливо ставили ему в вину художественные критики), стремясь каждому портретируемому придать свой, присущий ему атрибут, точно передать детали костюма, мундира, показать ордена и оставляя нам, таким образом, огромный и необычайно полезный иконографический материал к качестве бесценного исторического источника эпохи.
Какие разные, но какие значительные люди – Пушкин и Крылов, Батюшков и поэт Козлов, Ростопчин и графиня Кочубей, знаток искусств Оленин и Голенищев-Кутузов, масоны Комаровский и Голицын, адмирал Кушелев, партизан Фигнер, переводчик «Илиады» Гнедич, строитель одесского порта де Воллан, декабрист Муравьев, поэты Вяземский и Жуковский, архитектор Кваренги.
Судьбу Кипренского-портретиста, по всей вероятности, разглядел президент Академии Александр Сергеевич Строганов, по рекомендации которого он и был оставлен в Академии еще на три года, уже в качестве пенсионера, для подготовки работы для конкурса на получение Большой золотой медали.
В день 1 сентября 1803 г. Кипренский получил аттестат первой степени и шпагу – знак дворянского достоинства, которым награждались выпускники Академии. Как пенсионер, он получал право на отдельную мастерскую и на изготовление платных заказов – параллельно с подготовкой конкурсной картины. Причем, судя по тому, что портретировал в эти годы Кипренский в основном близких ему и приятных людей – приемного отца Адама Швальбе, бригадира Г. И. Жукова, унаследовавшего после смерти А. С. Дьяконова мызу Нежинская, где родился художник; пейзажиста С. Ф. Щедрина, – писал он портреты не для заработка. Всего к 1807 г. он сделал 11 портретов, из которых до наших дней дошел лишь портрет А. Швальбе. А вот из более позднего времени-1 808-1809 гг. – сохранились уже истинные шедевры, хранящиеся ныне в Государственном Русском музее в Санкт-Петербурге. Так, в 1808 г. начинается его дружба с известным коллекционером и меценатом А. Р. Томиловым, дом которого был одним из центров художественной культуры первой четверти XIX в., и создается превосходный его портрет. В этом же году рождаются прекрасные по художественной выразительности, живописным достоинствам и психологизму характеристики, точности исторических деталей портреты А. В. Щербатовой и П. П. Щербатова, А. И. Корсакова, «Автопортрет» (ок. 1809 г., хранится в «Третьяковке») и портреты отца и сына Кусовых. Последние портреты столь любопытны с точки зрения отражения быта и нравов эпохи в портретной живописи, что требуют хотя бы короткой остановки…
Парадокс в том, что, возможно, из всех изображаемых Орестом Кипренским людей Иван Васильевич Кусов был наиболее ординарным и наименее интересным человеком. Вместе с тем И. Кусов – это, говоря языком истории европейского искусства, типичный пример донатора. То есть был он богатым заказчиком картины или семейных портретов. В 1808 г. бедный, хотя уже известный художник не мог отказаться от выгодного и лестного предложения – написать портрет купца-миллионера и его многочисленных домочадцев. Так Кипренский оказался на Крестовском острове в Санкт-Петербурге, на даче Кусовых. Известного миллионщика жаловал своим вниманием сам государь Александр I, дачный сосед купца (дворец Государя был на Каменном острове, но оба острова были соединены по велению Его Высочества мостом). Более того, Государь частенько, по свидетельству современников, трапезничал в кругу кусовской семьи. За сыном миллионера замужем была дочь обедневшего дворянина, кузина Вигеля, доброго знакомца Кипренского. Впрочем, драматическая судьба девицы не должна нас отвлечь от главного: портрет Кусова получился у молодого художника удивительный. Дело в том, что он ухитрился одновременно потрафить вкусам миллионера, придав ему вельможную стать и значительность, и в то же время привнести в парадный портрет, выполненный в лучших традициях XVIII – начала XIX в., некую карикатурность, по меньшей мере – иронию. Коммерц-советник, награжденный многими орденами, не обладал ни обширным образованием, ни глубокой культурой и вряд ли прочитал за свою жизнь тысячную долю книг, прочитанных самим автором портрета. Однако причудливой фантазией портретиста купец держит в руках раскрытую книгу, долженствующую подчеркнуть его просвещенность. Тогда было принято каким-либо атрибутом профессии – деталью, предметом, инструментом – подчеркнуть ту сферу деятельности, которой занимается заказчик. Ничего более далекого, чем книга, от духовного мира купца Кусова найти было невозможно.
То, что это безусловная причуда ироничного мастера, по-своему характеризующая его отношение к заказным портретам, говорит и тот факт, что в написанных с любовью и уважением к портретируемым изображениях своего друга, искусствоведа, мецената А. Р. Томилина и А. И. Корсакова он тоже пользуется атрибутами их профессий, в первом случае – это миниатюра в руке, во втором – чертеж Горного корпуса. В это же время он пишет «Художника с кистями за ухом» – портрет живописца, который почти целый век атрибутировали как автопортрет. И вновь – атрибут профессии. Но во всех случаях, кроме портрета Кусова, – без иронии. Тоже, согласитесь, примета века, своеобразная внутренняя оппозиция творческой интеллигенции, фронда, дистанция от «новых русских» своей эпохи……Незадолго до войны 1812 г. Кипренский был послан в Москву. Командировка на первый взгляд более чем странная.
«В помощь адъюнкт-профессору И. П. Мартосу» – для работы над монументом Минину и Пожарскому. Короткая поездка одного из лучших, если не лучшего рисовальщика своего времени оказалась не только не обременительной, но и весьма полезной. Свобода от контроля Академии, новые встречи и впечатления.
Из Москвы он переехал в Тверь, где в то время жила дочь Павла I принцесса Екатерина Павловна. Она и пригласила Кипренского для работы. Дворец принцессы был в то время, по словам К. Паустовского, своеобразным литературно-художественным клубом, – здесь бывали, работали, общались многие выдающиеся люда русской культуры. Да и Москва рядом…
И. Бочаров и Ю. Глушакова в своей книге о Кипренском точно подмечают важную особенность художественного быта дореформенной России. Избранный круг образованнейших людей своего времени, в массе своей дворян, часто – высокородных, неохотно принимал нуворишей, выскочек, скажем мягче – разночинцев. Особенно – в Петербурге. Строгановский салон, куда президент Академии вводил особо одаренных своих учеников, делал исключения для гениев, вышедших «из низов». Остальной Петербург холодно отталкивал, отторгал «чужих». Как правило, нужны были или высокородное происхождение, или всероссийская слава, желательно – и то и другое. Вчерашний выпускник Академии Орест Кипренский пока что с трудом вписывался в этот избранный петербургский круг. В Москве было легче, ибо она традиционно «слезам не верила» и, принимая «по одежке», провожала «по уму». В Москве Кипренский быстро вошел в число желанных гостей в многочисленных литературно-художественных салонах. Он знакомится с такими выдающимися людьми своего времени, как H. М. Карамзин, П. А. Вяземский, В. А. Жуковский, пишет с них портреты, сделавшие его еще более популярным в художественной среде Москвы… «Элитарная» Москва и тогда, и сейчас – маленькая. Ее представители в начале века постоянно общались между собой – то в Дворянском собрании, то в Английском клубе, то в известных салонах. Молодой, общительный, ярко одаренный художник быстро становится известен в этой «всей Москве». Да он к тому же и труженик – работает быстро и вдохновенно.
Его портреты знатных и известных москвичей вскоре приносят ему не просто известность – славу. Особенно удались портреты его московских покровителей – графа Федора Васильевича Ростопчина и графини Екатерины Петровны. Подружился Кипренский и с братьями Владимиром Денисовичем и Василием Денисовичем Давыдовыми, часто бывал в просторном доме Василия Давыдова на Пречистенке, портретирует этих незаурядных, чисто московских дворян. Что же касается сыновей Василия Денисовича, то дружба с ними была еще впереди, – сыновья Денис и Евдоким, племянник Евграф еще войдут в творчество Кипренского, загадав искусствоведам загадку – кто из храбрецов и офицеров Давыдовых – Денис, Евдоким или Евграф – изображен на знаменитом портрете. Ясно, что не Денис, – все прижизненные портреты, воспоминания современников совсем другим рисуют этого лихого рубаку и романтического поэта. Историк русского искусства Э. Н. Ацаркина в 40-е гг. уже XX века обнаружила документ, казалось бы, проливающий свет на эту загадку – в 1831 г. из Неаполя Кипренский писал Николаю I, прося приобрести у него часть картин. В письме упоминалась работа: «Портрет Ев. В. Давыдова, в лейб-гусарском мундире, почти в целый рост картина. Писана в 1809 году в Москве». Сто лет считалось, что на портрете кисти Кипренского – поэт и партизан Денис Давыдов (несмотря на явное несходство лиц). А оказывается, предположила уверенно Э. Ацаркина, это его брат – Евдоким. И все бы хорошо, кабы не педанты-военные историки. Они резонно заметили, что Евдоким был кавалергардом и потому никак не мог красоваться с гусарским ментиком. Предположили, что «герой» портрета Кипренского – двоюродный брат Дениса и Евдокима – Евграф Владимирович, имевший 1809 г. чин полковника лейб-гусарского полка. Но однозначно остановиться на этой версии тоже нельзя – на портрете нельзя определить чин офицера. Более того, на портрете так много неточностей в изображенной гусарской форме, что современный специалист И. П. Шинкаренко высказал смелую гипотезу – на портрете все тот же Денис Давыдов, потому что только он мог в силу своего «партизанского» характера и поэтической безалаберности предстать перед известным уже живописцем в костюме, состоявшем из смеси деталей гвардейского и армейского обмундирования. Порадуемся тому, что картина сохранилась, не погибла с другими портретами московского периода в пожаре 1812 г., а кто на ней – интересно, конечно, но не так уж и важно. Важно – что точно был схвачен сам тип русского офицера, дворянина, лихого рубаки, в чем-то уже явно вольнодумца, и однозначно – одного из тех, кто выиграл войну с Наполеоном. В марте 1812 г., через три года, которые вобрали в себя и Тверь, и Москву, Кипренский возвращается в Петербург. Представленные им в Академии портреты принца Георга Ольденбургского, офицера Давыдова, И. А. Гагарина, И. В. Кусова встречены с уважением и восторгом профессионалами. Ему присваивается звание академика. Теперь уже все именитые люди столицы стремились попасть в число его «моделей».
У медали славы как минимум две стороны. «Кипренский стал моден, – писал в своей маленькой повести «Орест Кипренский» К. Паустовский, – как в то время были модны коралловые ожерелья среди женщин и звонкие брелоки «шаривари» – среди мужчин… Кипренский (какое точное слово найдено Паустовским), – погружался в блеск славы». Вдохновляемый славой, он работал как одержимый. И возможно надорвался бы и умер молодым, если бы не решение направить его в командировку в Рим – «для усовершенствования живописного мастерства».
За его плечами уже слава. Впереди – предвкушение еще большего успеха. А для историка искусства пауза, вобравшая в себя дорогу от Петербурга до Рима, – это возможность задуматься и понять, что оставил его петербургский период в истории русского искусства.
Прежде всего – это серия карандашных портретов героев войны 1812–1814 гг. – огромный иконографический материал по истории России. Вчерашние герои войны, завтрашние декабристы, будущие ссыльные… Особенно интересны портреты одних и тех же людей, сделанные «с перерывом на войну». Изменились не костюмы, – о моде ли думать, когда меняется Отечество… Изменились лица русских дворян. Пройдя сквозь смерть, повидав Европу, они задумались над судьбами своих соотечественников.
В этом плане полны огромной энергии, внутренней драматургии портреты Никиты Муравьева, его родственника, друга и соратника по тайному обществу – Михаила Лунина. Даже в портрете искусствоведа Алексея Томилова есть эта тревога. Что неудивительно – во время войны он создал партизанский отряд, храбро воевал, о чем напоминают и ордена на портрете кисти Кипренского. Удивительно, как художник, сам не воевавший, изображает и героев кровавых сражений, бывалых воинов, – например, 45-летнего генерала Ефима Игнатьевича Чаплица, героя Шенграбена, Аустерлица, Фридланда, – и, казалось бы, глубоко штатского интеллектуала-ополченца, сына директора Публичной библиотеки А. Н. Оленина – Петра Алексеевича… На портрете – судьба сотен таких же, как он. На его глазах погиб в сражении брат, он сам храбро воевал, но кончилась война – и вернется он к прежним гражданским занятиям. А что-то в характере, в лице, в образе жизни изменится.
Может быть, художник Кипренский, как никто другой в русской живописи XIX в., умел создавать биографии людей и целых поколений в портрете, выхватившем, казалось бы, лишь одно мгновение в жизни человека.
Вклад О. Кипренского в иконографию XIX в. просто бесценен. Его привлекают не только лица «с биографией» – портреты героев войны. Не менее интересны с точки зрения изучения истории эпохи, с привлечением «свидетельств» живописца и графика Ореста Кипренского, его женские портреты. Чего стоит его портрет дочери Виктора Павловича Кочубея – министра внутренних дел России, – Наташи. И не потому интересна нам эта прелестная девица, что дочь князя и министра, хотя любопытно в контексте эпохи и это, а тем, что была первым предметом любви
А. С. Пушкина. Натали в 1813–1815 гг. лето проводила в Царском селе, где ее и писал О. Кипренский. Натали была на год моложе поэта и в 1813 г. ей было 13. Кипренский сумел написать образ будущей красавицы… Вообще нельзя не согласиться с теми исследователями творчества Кипренского, кто считал, что он, как никто другой из мастеров XIX в., сумел передать душу русской девушки, женщины. «Его женские образы удивительно пушкинские по своему характеру, по своей поэтической цельности», – пишут И. Бочаров и Ю. Глушакова в монографии «Кипренский». От юного очарования Натали Кочубей до зрелой красоты Екатерины Семеновой…
С Семеновой Кипренского связывают годы взаимной симпатии и дружбы – с начала 1800-х гг. до 1826 г., времени ее ухода со сцены и переезда в Москву. Семенову называли великой трагической актрисой «декабристского периода русской культуры», ее ценил Пушкин, ею восторгались наиболее просвещенные и зараженные «вольнолюбием» русские дворяне первой четверти столетия.
Конечно же, направляясь в один из самых романтических городов того времени – в Рим, Орест Кипренский вспоминал и сделанные им в России портреты актрисы Семеновой. В этой галерее лучших женских портретов – и графиня Ростопчина, и дочь героя штурма Измаила Хвостова. А впереди, после возвращения из Рима, – один из лучших его женских портретов – Дарьи Федоровны Фикельмон, – любимой внучки Кутузова, очаровательной Долли, той самой, в салоне которой в Петербурге ей, жене австрийского посланника, читал свои стихи Пушкин… И еще раз повторимся: в XIX в. и Москва-небольшой город, и Россия была невелика-для людей их круга… Возможно, – причудливая линия судьбы, – работая над портретами Екатерины Семеновой, Орест Кипренский впервые у нее встретился с польским поэтом Адамом Мицкевичем. Мицкевич, высланный по делу филоматов, встретился с Кипренским, возможно, в первый же день пребывания в Петербурге, возможно, позднее, но точно – в промежутке между 8–9 ноября 1824 г. и 26 января 1825 г. Это Мицкевич времен «Дзядов», только что переживший тюрьму и личное потрясение. Таким, освященным внутренним огнем, и писал его Кипренский. Впрочем, он мог встретиться с поэтом у Е. Семеновой, а мог у соотечественника поэта – художника Орловского. Отношения официального Петербурга с Польшей не простые. А для Кипренского – «художники все братья». Они могли встречаться и в среде декабристов – Мицкевич был так же дружен с Рылеевым, Александром Бестужевым, как и Кипренский.
Они встретятся спустя годы после создания одного из лучших портретов Мицкевича – в Италии в 1829 г. И не случайно в 1831 г., после разгрома повстанцев в Варшаве, Кипренский создаст эту свою одну из самых странных картин – «Читатели газет в Неаполе». В Петербург он ее отошлет как групповой портрет русских путешественников. Но для российских фрондеров тут все было полно смысла – и Везувий на втором плане, как символ взрыва, восстания, и портрет Адама Мицкевича, которого легко узнавали в группе русских путешественников.
Картина была предназначена графу Дмитрию Николаевичу Шереметеву. Назревал скандал. Но его не произошло. Картина понравилась царю, и никто при дворе не увидел в ней опасных аллюзий. Картина украсила выставку Императорской Академии художеств. Более того, как раз в год восстания 1830 г., столь неоднозначно встреченного Кипренским, ему всемилостивейше было даровано звание профессора исторической и портретной живописи, «как отличному и известному своими трудами художнику», что давало звание советника «двумя чинами выше», а именно VII класса, который, как известно, давал дворянство Российской империи. Апофеоз. Незаконнорожденный сын русского дворянина тоже стал дворянином. Он готов вернуться на родину.
И в Риме работает он над портретами русских людей и пишет – портрет князя Голицына, по мнению ряда специалистов, – один из самых поэтических портретов русской живописи. И снова шедевр – портрет княгини Щербатовой.
Оба – в изысканно продуманной гамме, оба портрета, как считают современники, с необычайно точной характеристикой портретируемых. И в этих двух портретах было то, что труднее всего поддается анализу, разбору, определению.
Это были, увы, последние удачи великого художника. После них он «писал слащавые и фальшивые вещи – жеманных помещиц, скучных богатых людей, представителей равнодушной знати», – отмечает Константин Паустовский.
Когда-то он отказался писать портрет Аракчеева, сославшись на то, что «грязи и крови», надобных для такого портрета, у него на палитре нет…
Теперь он соглашается, по возвращении в Петербург, писать портреты детей всесильного Бенкендорфа. Дети везде дети. Однако писать ради куска хлеба детей тюремщика своих друзей – это было не в духе времени.
Он снова станет прежним Кипренским, когда возьмется за портрет Пушкина. Это была работа, конгениальная модели. «Глазам художник сообщил почти недоступную человеку чистоту, блеск и спокойствие, а пальцам поэта придал нервическую тонкость и силу», – писал К. Паустовский.
Портрет заказал Дельвиг. Кипренский начал работу в последних числах мая, вслед за Тропининым, написавшим поэта весной 1827 г. Видевшие портрет осенью на выставке писали: «…это живой Пушкин». Так говорили люди, хорошо знавшие поэта. Так сегодня уверенно повторяют те, кто видел Пушкина лишь на портретах. Это почувствовал и сам Пушкин, посвятивший Кипренскому строки:
Себя как в зеркале я вижу…
Но это зеркало мне льстит.
«Ты мне льстишь, Орест, –
промолвил грустно Пушкин».
Это фраза из повести К. Паустовского о Кипренском. По мысли, по объему информации – то же, но гениально добавлено одно слово – «грустно». И начинаешь понимать, что за люди жили в первой половине XIX в. Дар сопереживания, умение быть сопричастным, созвучным, гармония душевных взаимоотношений людей, болевших за Отечество… Взгляните на автопортрет Кипренского 1828 г., – он будто парный с пушкинским, – настолько точно показывает близость их мировоззрения. «Этот портрет можно назвать исповедью художника, напряженными усилиями пытающегося сохранить гармонию своего внутреннего мира», – заметила И. Кислякова в книге «Орест Кипренский. Эпоха и герои», к этому можно с печалью добавить, что этой гармонии Орест Кипренский так и не достиг. Он, обдирая локти в кровь, выламывался из быта, продирался сквозь время, которое было иногда ласково, иногда безжалостно по отношению к нему. Одно можно твердо сказать – легко ему при всей легкости его таланта не было. Это с точки зрения обывателя модный мастер всенепременно счастлив. А счастье – это совсем не то, что успех.
Да и успех часто отворачивался от Ореста Кипренского. В Неаполе, собрав последние силы, он еще напишет шедевр – необычайно поэтический портрет Голенищевой-Кутузовой.
Один из самых модных в первой половине столетия живописцев заканчивал свою жизнь в бедности. Имений не нажил, а поздние работы плохо продавались. Векселя от Государя, купившего его картину, запаздывали, его меценат Д. Н. Шереметев неаккуратен с платежами, денег нет…
Впрочем, парадокс гения, не успевшего, не сумевшего реализовать себя полностью, в том, что даже когда деньги приходят, горечь остается.
Портрет Петра Андреевича Вяземского – своего рода точка в творческой биографии мастера. Не жизни, потому что жить ему оставалось еще два года, а творческой биографии. Сопоставляя даты, легко убедиться, что портрет сделан через пять дней после смерти Пашеньки, которую привез Вяземский в теплый итальянский климат на излечение. Лечение не помогло. Дочь умерла. Человек тонкой душевной организации, Вяземский жестоко страдал. Угнетенность горем, ощущение бессмысленности жизни («молодые уходят, старики остаются»), потеря жизненной перспективы – все есть в лице Вяземского на портрете Кипренского. Поэт хорошо понимал и глубоко сочувствовал своей модели.
В конце своей блестяще начатой творческой биографии он сам испытывал горечь пустоты и печаль бессмысленности простого доживания жизни. Это был последний известный нам карандашный портрет Ореста Кипренского. Он умер 10 октября 1836 г. 49 лет от роду. На стеле возле церкви Сант-Андреа в Риме выбиты слова: «В честь и в память Ореста Кипренского, самого знаменитого среди русских художников…»
«Кипренскому» Александр Пушкин
Любимец моды легкокрылой,
Хоть не британец, не француз,
Ты вновь создал, волшебник милый,
Меня, питомца чистых муз, -
И я смеюся над могилой,
Ушед навек от смертных уз.Себя как в зеркале я вижу,
Но это зеркало мне льстит.
Оно гласит, что не унижу
Пристрастья важных аонид.
Так Риму, Дрездену, Парижу
Известен впредь мой будет вид.
Анализ стихотворения Пушкина «Кипренскому»
Автора, критически относившегося к своей внешности, редко устраивали собственные портреты. Исключение было сделано только для творения Кипренского, написанного в 1827 г. После кончины заказчика работы, «брата названого» Дельвига, поэт приобрел картину у вдовы. По воспоминаниям друзей, портрет хозяина дома выделялся на фоне остального интерьера последней петербургской квартиры Пушкина.
К указанному периоду относится поэтический отклик, в котором передана реакция портретируемого. Приятное удивление и благодарность, восхищение работой мастера - таковы эмоции, звучащие в анализируемом произведении.
Пушкинский текст интересен и тем, что отразил темы разговоров двух талантливых современников. Они касались прихотей светской моды в вопросах художественного творчества. Общество зачастую отдает предпочтение иностранцам, обходя вниманием российских мастеров, не менее достойных похвал. Эта мысль подчеркнута в зачине произведения: способности лирического адресата совершенствовались отечественной академической школой, и успехи живописца были достигнуты вопреки его «непрестижному» происхождению. «Волшебник», «любимец моды» - восхищенный субъект речи не скупится на комплименты одаренному исполнителю.
Выразив признательность мастеру, лирический герой обращается к впечатлениям, навеянным картиной, и этой теме посвящена остальная часть стихотворения. Модель вглядывается в холст, как в зеркало, видя в портрете и сходство, и различия. Размышления над последними порождают мотив лести. В этом фрагменте автор выражает общеизвестное мнение, что художник сгладил черты необычной внешности поэта, сконцентрировав внимание на глазах - живых, задумчивых, передающих ход возвышенной мысли.
Формулируется однозначный вывод: живописец создал образ истинного стихотворца, любимого «питомца муз». Изображение можно выставить на публичное обозрение: оно не оскорбит изысканных вкусов «важных» муз-покровительниц. Иными словами, работа согласуется с идеализированными представлениями о носителе поэтического дара.
Закономерно появление мотивов признания и бессмертия, которые усиливаются в концовке обоих шестистиший. Герой удовлетворен результатом: с помощью живописного двойника ему удастся избавиться от гнета «смертных уз», стать узнаваемым не только среди отечественных почитателей, но и за границей.
«Следовать за мыслями великого человека есть наука самая занимательная, - писал Пушкин. Если мы держим в памяти образ великого человека, созданный хорошим художником, как это оживляет и углубляет самую занимательную науку! Но и художник увлечен той же наукой: он следует за мыслями великого человека с кистью в руке, улавливая и исследуя его живой образ. Мы с первого дня начинаем жить в окружении пушкинских портретов, с первых дней своих знаем его неповторимый облик. А люди, которые жили в одно время с поэтом, твердили, как клятву, оду Вольность, К Чаадаеву, люди, ходившие с Пушкиным под одним небом, по одному городу, по одним улицам, могли встретить Пушкина и пройти мимо, не узнав его.
Самый первый портрет – миниатюрная работа неизвестного художника, изображающий Пушкина ребенком трех, трех с половиной лет, хранился у потомков знаменитого московского врача Матвея Яковлевича Мудрого, лечившего Пушкиных, когда они были в Москве. Этот портрет, сделанный крепостным художником, по семейному преданию, был подарен матерью поэта Н.О. Пушкиной единственной дочери Мудрова – Софье.Ксавье де Местр. "Пушкин - ребенок" гг.
Шесть лет Пушкин провёл в Царскосельском Лицее, открытом 19 октября 1811 года. Здесь юный поэт пережил события Отечественной войны 1812 года. Здесь впервые открылся и был высоко оценён его поэтический дар. Воспоминания о годах, проведённых в Лицее, о лицейском братстве навсегда остались в душе поэта.
В 1822 году впервые напечатана поэма Кавказский пленник. К ней приложен портрет автора, гравированный мастером Егором Гейтманом. Рисунок, с которого сделана гравюра, исполнен, видимо, еще до ссылки Пушкина. Один из тогдашних туристов нашел портрет весьма похожим, сам же Пушкин – он в это время в Кишиневе, - едва получил экземпляры поэмы, откликается в письме к Гнедичу (по ошибке именуя гравюру – литографией): А.Пушкин мастерски литографирован, но не знаю, похож ли… - Нет, все же ему кажется не очень похож. Если на то нужно мое согласие-то я не согласен, - пишет он. А.С. Пушкин портрет работы Гейтмана
Пушкин не любил позировать художникам, шутливо ссылаясь на «арапское безобразие». Поэтому так мало сделанных с натуры портретов поэта. Зато в 1827 году появилось сразу два таких портрета и оба из них стали классическими, по праву войдя как лучшие изображения Пушкина в историю русской портрет описи и отечественной культуры. Один из них принадлежит кисти Ореста Кипренского, а другой – Василию Тропинину.
В начале 1827 года, поэт заказал свой портрет московскому художнику В.А. Тропинину.«До недавнего времени считалось, что заказчиком тропининского произведения был приятель поэта - Сергей Александрович Соболевский. Отъезжая за границу, он очень хотел иметь портрет Пушкина «как он есть, в домашнем его халате, растрепанного, с заветным мистическим перстнем на большом пальце одной руки». Но эта версия неверна, так как из письма самого Соболевского к М.М. Погодину, опубликованного лишь в 1952 году, очевидно, что «портрет Тропинину заказал сам Пушкин тайком и поднес мне его в виде сюрприза с различными фарсами (стоил он ему 350 рублей)».
Известно, что для первого знакомства с Пушкиным художник в начале 1827 года пришел в дом Соболевского на Собачьей площадке, где тогда жил поэт. Тропинин обнаружил его в кабинете, возившимся со щенками. Тогда же, вероятно, по первому впечатлению и был написан маленький этюд. В нем не было ни богатства колорита, ни изысканности мазка, ни мастерски исполненных деталей. Главным достоинством этой подготовительной вещицы были непосредственность и живость восприятия модели, дружеская доверительность, исключавшая привычный романтический пафос. Зато идея величия поэта была выражена в беглом карандашном наброске, где подчеркнута горделивая посадка головы, обрамленной распахнутым воротом рубашки.
Тропинин В. А. Портрет А.С. Пушкина. Эскиз Всесоюзный музей А.С. Пушкина
Окончательный вариант живописного портрета удачно сочетает найденную в графическом наброске возвышенность идеи с живым ощущением натуры, схваченным в этюде. Фигура поэта развернута на зрителя, спокойное и сосредоточенное лицо дано в легком трехчетвертном повороте. Рука, украшенная любимым «мистическим» перстнем, водружена на листы рукописи. Домашняя одежда поэта, вопреки ожиданиям, не создает атмосферы доверительности между моделью и зрителем. Халат в данном случае не «товарищ неги праздной», а свободная одежда свободного человека. В отличие от других московских портретов работы Тропинина, принадлежащих к «халатному жанру», внешняя простота пушкинского портрета – кажущаяся. Художник не столько стремится создать атмосферу домашности, сколько подчеркивает значимость частной жизни, возросшую в эпоху романтизма. Он демонстративно противопоставляет ее официальной чопорности мундира.
А.П. Елагина. "Портрет Пушкина" г. Тропинин В. А. Портрет А.С. Пушкина Всесоюзный музей жА.С.Пушкина ж
В 1827 году он почти одновременно с Тропининым О. Кипренский написал замечательный портрет Пушкина по заказу друга поэта А. А. Дельвига. Это, несомненно, одно из самых значительных произведений Кипренского. От него веет гениальностью, полетом поэтической мысли, озаренностью вдохновения. Сам поэт с удовлетворением встретил это свое воплощение в живописи и приветствовал художника стихотворным посланием. Чтобы подчеркнуть тему творчества, Дельвиг попросил мастера пририсовать к картине бронзовую фигуру музы. В глубине портрета Кипренский поместил подставку, а на ней бронзовую статуэтку музы лирической поэзии Эрато, имевшей обычно в качестве атрибута цитру или лиру.
«Лицо поэта мягко выделено светом. В нем деликатно обозначена арапская характерность черт: широкие ноздри, слегка выдающиеся крупные губы. Вьющиеся темно-каштановые волосы обрамляют высокий лоб. Облик Пушкина отличается сдержанной простотой, но есть в нем и особое хрупкое изящество и какая-то экзотическая элегантность» (Головина Л. Два хрестоматийных портрета // Юный Художник) Образ наполнен внутренней динамикой, которая выражена энергичной «наполеоновской» позой со скрещенными руками на груди. Через плечо эффектно перекинут шотландский плащ с клетчатой подкладкой «экосез» (шотландская ткань в крупную клетку). Эта деталь усиливает возвышенное романтическое звучание всей композиции, вызывая ассоциации с поэзией Джорджа Байрона и героем его поэмы, Чайльд-Гарольдом. Отдельные критические отзывы о работе Кипренского потонули в восторженном хоре похвал. Любопытно, что современники узнавали Пушкина именно по этому портрету, впервые представленному публике на выставке в Петербурге 1 сентября 1827 года. Позднее портрет Пушкина послужил образцом для многих художников и скульпторов при воссоздании облика поэта.
И.Е.Вивьен. "Портрет Пушкина" г. Бумага, итальянский карандаш, белила.
Б.М. Кустодиев. "Портрет А.С. Пушкина" г. Г. Гиппиус. "Портрет Пушкина" г. Литография. Т. Райт. "Портрет Пушкина" г. Гравюра на стали. П.И. Челищев. "Пушкин и граф Д.И. Хвостов". Начало 1830 г.Неизвестный художник. "Портрет Пушкина". 1831? г.
В 1938 г. И.С. Зильберштейн писал: Одно изображение Пушкина до сих пор остается почти полной загадкой – это его портрет работы И.Л. Линева. Ни история его создания, ни время его написания, ни его происхождение до сих пор, по существу, нам неведомо как равно ничего не известно об его авторе. И никто из современных исследователей иконографии Пушкина ничего не прибавил к тому, к тому, что ровно 50 лет назад впервые сообщил об этом портрете. С. Либрович, впервые его изучивший. Кто же этот художник, не только понявший драму Пушкина, но и совершенно очевидно сочувствовавший ему, сумевший донести трагедию поэта до потомков? Последний прижизненный портрет А.С.Пушкина кисти художника И.Л.Линева 1836 г.
ТВОРЧЕСТВО И. АЙВАЗОВСКОГО На одной из выставок в Петербурге (1836) встретились два художника - художник пера и художник кисти. Знакомство с Пушкиным произвело неизгладимое впечатление на молодого Айвазовского. "С тех пор и без того любимый мною поэт сделался предметом моих дум, вдохновения и длинных бесед и рассказов о нем", - вспоминал художник. Айвазовский всю жизнь преклонялся перед талантом величайшего русского поэта, посвятив ему целый цикл картин. В них он соединил поэзию моря с образом поэта. В 1887 году Айвазовский работая над картиной "Прощание Пушкина с морем." ("Прощай, свободная стихия..."). пригласил Репина написать поэта, так как знал свою слабость в портрете. Позднее И.Е. Репин так отозвался о совместной работе: "Дивное море написал Айвазовский (...) И я удостоился намалевать там фигурку
Иван Айвазовский. Пушкин на берегу Черного моря Холст, масло. Николаевский художественный музей им. В. Верещагина, Россия.
Иван Айвазовский. Пушкин в Крыму у Гурзуфских скал Холст, масло. Одесский художественный музей, Одесса, Украина.
Живопись долгие годы была единственным способом запечатлеть образ человека в веках. И мастерство художника играло огромную роль для тех, кто желал оставить свой след в истории. Нередко талантливо выполненный портрет приносил живописцу такую славу, что она переживала его самого.
Орест Адамович Кипренский известен как один из самых одаренных портретистов XIX века. Он принадлежит к числу немногих русских живописцев, чьи таланты были признаны за границей еще при жизни. Автопортрет Кипренского хранится в галерее Уффици, наряду с работами других выдающихся художников.
Судьба Ореста Кипренского во многом была примечательна. Он родился 24 марта 1782 года в Ораниенбаумском уезде в семье крепостного. Сын дворового человека мог никогда не увидеть мира за пределами родной Санкт-Петербургской губернии. Однако звезды сошлись так, что помещик Дьяконов, выдавший мать Ореста за своего слугу Адама Швальбе, разглядел в мальчике ростки большого таланта. Впечатленный этим открытием, он подписал ему вольную, и в возрасте шести лет отправил учиться в Воспитательное училище при Академии художеств. Этот билет в жизнь, да еще, пожалуй, имя Орест - дань тогдашним веяниям классицизма – вот и все, чем юный Кипренский был обязан Дьяконову. Сама же фамилия художника – псевдоним, взятый позднее. Упорно ходивший слух о том, что Дьяконов был отцом мальчика – всего лишь один из многих неподтвержденных фактов биографии живописца.
За годы учебы Орест Кипренский блистательно проявил себя во многих направлениях. В классе исторической живописи его наставниками были знаменитый Г.И. Угрюмов и мастер декоративной живописи Г.Ф. Дуайен. За свою выпускную работу «Дмитрий Донской на Куликовом поле» в 1805 году Академия присудила ему большую золотую медаль, а также право на заграничный пенсион.
Но в Европе бушевали наполеоновские войны, и обстановка была далека от спокойной. Поэтому Кипренский задержался в Москве, совершенствуя свой стиль. Позднее он все же провел несколько лет за границей, демонстрируя свои работы на выставках в Италии и во французских салонах.
Возможно, не всем нашим современникам знакома фамилия Кипренский, но портрет Александра Сергеевича Пушкина – одну из самых знаменитых работ его кисти – безусловно, знают очень многие.
Сам поэт был доволен видением художника, и даже посвятил ему несколько строк:
Любимец моды легкокрылой,
Хоть не британец, не француз,
Ты вновь создал, волшебник милый,
Меня, питомца чистых муз…Себя как в зеркале я вижу,
Но это зеркало мне льстит…
…Так Риму, Дрездену, Парижу
Известен впредь мой будет вид…
Другой узнаваемой работой живописца является женский портрет с изображением главной героини одноименной повести Карамзина «Бедная Лиза».
Оба полотна относятся к периоду зрелого творчества художника, когда он уже приобрел собственный стиль, выработанный за годы упорных трудов. Что же касается ранних работ, то в них отчетливо прослеживается влияние фламандских мастеров, и по характеру они значительно отличаются от более поздних портретов.
Одним из них был портрет названного отца художника, Адама Швальбе. Выставленный в 1830 году на одной из выставок в Неаполе, он вызвал переполох среди ценителей искусства. Работу приписывали многим мастерам, например, и , ссылаясь на то, что в такой манере не способен писать ни один современный портретист. Кипренскому с огромным трудом удалось убедить критиков в своем авторстве.
Тем удивительнее, что человек, столь талантливый в отношении портретистики, всю жизнь считал своим признанием историческую живопись.
Почти десять лет - с 1813 по 1822 год - художник провел в Италии. Этот период оказался одним из наиболее плодотворных. Написанные им работы были по достоинству оценены европейской публикой, заказы следовали один за другим, а в 1820 году последовало предложение написать автопортрет для галереи Уффици.
Возвращение на родину было не столь триумфальным. Картины, созданные в Италии, запаздывали, и в России прежнего успеха уже не было. Правда, после застоя имя Кипренского вновь зазвучало, но ненадолго. Именно в тот период был создан знаменитый портрет Пушкина.
Но сердцем художник рвался обратно в Италию. И дело было вовсе не в признании и славе – в одном из монастырских приютов подрастала дочь натурщицы Кипренского, юная Мариучча (Анна-Мария Фалькуччи). Ради нее немолодой уже художник в 1828 году оставил навсегда родину, где к нему наконец-то вернулась известность, и даже принял католичество. Но семейное счастье было недолгим. Жизнь его уже клонилась к закату.
Орест Адамович Кипренский скончался после продолжительной болезни 17 октября 1936 года. Уже после смерти на свет появилась его дочь Клотильда. Но о ее судьбе, как и судьбе жены Кипренского, до нашего времени никаких сведений не сохранилось.
Творческое наследие Кипренского огромно. Оно включает сотни портретов известных людей той эпохи, написанных в его неподражаемой манере. Среди них изображения В.А. Жуковского, графини Ростопчиной, Е.В. Давыдова. Сохранилось также множество карандашных набросков крестьянских детей. Стиль, менявшийся со временем, приобретал новые черты и отражал жизненный опыт художника на всех этапах его творческого пути. Сложно переоценить вклад в искусство людей, подобных Кипренскому. Надпись на его надгробной стеле в Риме гласит:
«В честь и в память Ореста Кипренского, самого знаменитого среди русских художников, профессора и советника Императорской Петербургской академии художеств и члена Неаполитанской академии, поставили на свои средства, живущие в Риме русские художники, архитекторы и скульпторы, оплакивая безвременно угасший светоч своего народа и столь добродетельную душу…»
